Там, где течет молоко и мед (сборник) - Страница 40

* * *

Поздний вечер. Последний ученик собирает ноты. А мне еще добираться! Саша, конечно, снова забрал машину. Вечные страдания – у него дежурства, у меня концерты, автобусы так поздно не ходят…

– Дорогая госпожа Камински!

За дверью терпеливо сидит старый человек в белой рубашке с галстуком, джинсах и шлепанцах на босу ногу. Ой, кажется, это дедушка Юваля. Ну, теперь мне не отвертеться!

– Дорогая госпожа Камински! Я пришел не отнять у вас много времени. Я знаю, как важно ваше время, чтобы учить детей, а не разговаривать со старыми евреями. Но с того счастливого дня, как Юваль сыграл на этом конкурсе, я понял, что должен прийти к вам и рассказать одну историю. Что? Я хорошо говорю по-русски? А почему бы мне не говорить по-русски, если я родился почти в России и прожил там худо-бедно двадцать три года. Нет, вы не знаете моего городка. Его уже нигде нет, ну, может быть, только в памяти таких сирот, как я. Но я не хочу говорить о грустном! Я пришел поговорить с вами о музыке.

Вы знаете, дорогая госпожа Камински, моя мама очень любила музыку.

Нет, ее некому было учить. Мама выросла в очень простой, почти неграмотной семье, но у нее были соседи. Какие-то необыкновенные соседи, целая большая семья – и все музыканты. Или певцы. Точно я не могу вам сказать, но моя мама просто влюбилась в эту семью. Каждый вечер они пели, а моя мама слушала, спрятавшись за занавеской, и плакала от счастья. А потом она подружилась с девочкой из этой семьи, это была какая-то необыкновенная девочка, ужасная красавица и певунья, и она стала приглашать маму в гости. А может быть, мама просто влюбилась в одного из братьев, кто это сейчас может проверить, но моя мама так полюбила музыку, что решила, что ее единственный сын станет музыкантом. К ее несчастью, этим сыном оказался я.

А это было такое время, госпожа Камински, что у любого мальчика дух захватывало. Со всех сторон только и звучало: электрификация, индустриализация, коллективизация. И я не хотел быть музыкантом, я хотел быть трактористом. И когда мне исполнилось шестнадцать лет, я записался на курсы механизаторов.

Но, госпожа Камински, вы, наверное, не знаете, какое влияние имеет еврейская мама на своего мальчика! Днем я учился на механизатора, а вечером играл на баяне и пел гаммы под руководством бывшего кантора Иосифа Каца, и ваше счастье, госпожа Камински, что вы не слышали этого пения! Короче, еще неизвестно, кто бы победил в нашем споре, но все решил Гитлер со своей войной. Я не стал трактористом, я стал танкистом.

Вы говорите, тяжелая служба? Ну, это как посмотреть. Хотя бы крыша над головой! А каково было пехоте? А артиллерия? Они же все ходили глухие.

И потом, знаете, госпожа Камински, я не очень боялся. Ведь я уже подложил свинью своей бедной маме, когда бросил музыку, не мог я еще и погибнуть в придачу!

Кстати, госпожа Камински, вам никогда не приходило в голову, что выражение – подложить свинью – изобрел кто-то из евреев, хотя оно и говорится на русском языке? Какому русскому человеку, скажите на милость, может помешать лежащая свинья? Но это я так, к слову.

Короче говоря, я вернулся, или, правильнее сказать, не погиб, потому что возвращаться мне было совершенно некуда. Не было ничего – ни мамы, ни дома, ни даже нашего городка, уже не говоря про баян. Так что вопрос с моей музыкой Гитлер решил окончательно.

Но я же не хотел говорить о грустном.

В 48-м году я уехал в Палестину – строить новое государство. Ведь я почти окончил курсы механизаторов.

Да, вы правы, просто смешно рассказывать. Я опять не стал трактористом, я опять стал танкистом, а потом даже командиром танкового взвода. Вполне опытным командиром, между прочим. А когда в наших войнах наступила передышка, меня направили на важную работу. Даже неудобно сказать, госпожа Камински, меня назначили начальником отдела кадров большого завода!

Вы слышали, госпожа Камински, чтобы еврей был начальником отдела кадров? Но что же делать, если в государстве одни евреи! Так и появились и евреи-министры, и евреи-полицейские, и евреи-дворники, если хотите!

Но я не об этом. Вы помните, госпожа Камински, мы же говорили, какое влияние имеет еврейская мама на своего мальчика? И вот в один прекрасный день мы с женой купили пианино! Это было настоящее трофейное пианино, огромное и черное, с такими подставочками для свечей, будто его хозяева только и делали, что справляли Шабат. Как раз мой старший сын Меир пошел в школу.

Но вы знаете, госпожа Камински, это уже не та страна, где еврейские дети слушаются своих родителей. Мой сын не хотел быть музыкантом, он хотел быть летчиком! Вы представляете? А что я мог поделать? И вы думаете, мой сын не стал лучшим летчиком в своем отряде?

А потом началась война в Ливане. Вы знаете, сколько дней продолжалась война в Ливане? Я знаю точно, потому что именно столько раз я умирал. Каждое утро этой чертовой войны я умирал и каждый вечер воскресал не хуже ихнего Иисуса Христа.

И что вы думаете? Мой мальчик вернулся! Целым и невредимым. Ему, в отличие от меня, таки было куда возвращаться!

Он уже получил полковника, а ведь это неплохие деньги, госпожа Камински, совсем неплохие. И они с женой решили построить виллу.

Вот так вот, виллу, госпожа Камински, из белого камня, с двумя этажами и тремя туалетами! Правда, то, что находится вокруг этой виллы, язык не поворачивается назвать садом, но если взять в масштабах самой страны…

Думала ли моя мама, госпожа Камински, что ее родной внук будет жить в вилле с дубовой лестницей и тремя туалетами? Скажу вам по секрету, госпожа Камински, я таки до сих пор не понимаю, зачем одной семье столько туалетов, но не дай бог спросить об этом молодых!